РАЗДЕЛ I. СОЦИОКУЛЬТУРНЫЕ РАЗЛИЧИЯ: ЯМАТО И ПАКС АМЕРИКАНА, ИЛИ ПРИЧИНЫ ЯПОНСКОГО ЭКОНОМИЧЕСКОГО ЧУДА
ГЛАВА 1. ДРЕВНИЕ КУПЦЫ ЗНАЛИ О НАЦИОНАЛЬНОМ ХАРАКТЕРЕ БОЛЬШЕ СОВРЕМЕННЫХ ПЛАНОВИКОВ
Уже в древности купцы знали: чтобы добиться успеха в торговле с другими странами, нужно принимать во внимание существующие там национальные обычаи, нормы, традиции. Было замечено, что у разных народов имеются разные представления о предпочитаемых и отвергаемых стилях одежды, жилища, цветовой гамме, о качестве товаров и их стоимости; ценность ряда товаров определялась чисто ритуальными соображениями. Так, ткани принятых в Европе расцветок или рисунков совсем не обязательно имеют спрос на Востоке. К примеру в Сирии жёлтый цвет означает траур, смерть в доме, поэтому его избегают, популярностью пользуются цвета индиго, красный, зелёный. В Индии красный цвет означает жизнь, деятельность, веселье; жёлтый символизирует Солнце, голубой считается отражением ума и правдивости. На Дальнем Востоке и Юго-Восточной Азии белый цвет — знак траура, предпочитаются жёлтые и сиреневые расцветки. То же относится и к рисункам на ткани или товарах: в Индии запрещено изображать коров, в Африке — львов.Несмотря на важность и необходимость изучения социокультурных различий их экспериментальное изучение началось фактически только после Второй мировой войны (хотя первые психологические методы и методики, измеряющие межкультурные отличия, появились в США ещё в 1910 г. в связи с большим притоком иммигрантов ). До этого времени основные работы в этой области были посвящены описательным исследованиям по “психологии народов,” “национальному характеру,” примитивным первобытным культурам, особенностям восприятия и пр. (работы Вундта, Тейлора, Спенсера, Леви-Брюля, Фрезера). После войны эти исследования были связаны с необходимостью интенсифицировать использование трудовых и материальных ресурсов стран Азии, Азии и Латинской Америки развитыми странами Запада. Появление транснациональных корпораций стимулировало привлечение местных кадров менеджеров и рабочих; но уже первые попытки перенесения западной технологии и опыта метрополий в организации производства показали наличие значительных ограничений. Появилась потребность в изучении особенностей поведения людей в конкретной социокультурной среде, методиках подбора, оценки и распределения персонала на производстве и в управлении, а также в создании новой техники и технологии производства и систем управления, пригодных для людей, выросших за пределами Запада.
§ 1.1 Что видит африканец, когда ему показывают оленей и нарты.
Тема Восприятие — традиционно одна из главных в психологии. Поколения исследователей сформулировали ряд его законов — константность, целостность, предметность, обобщённость. Эти законы рассматривались (особенно в гештальтпсихологии) как абсолютные, верные для всех испытуемых независимо от национальности. В своих экспериментах А. Лурия предъявлял испытуемым в Средней Азии такие, например, объекты:
Испытуемые, вопреки выводам гештальтпсихологов, отвергали утверждения
экспериментаторов, что 3 и 4 сходны между собой, не воспринимая их как
геометрические фигуры, а сводили к обиходу (“4 — это монета, а 3 — это
Луна”). Точно также 1 и 2 не воспринимались как сходные (“1 — это часы,
а 2 — нет, ведь нет точек”), зато сходны были 1 и 5, так как есть точки…
В Вопросе 2 нашего теста была использована
одна из иллюзий восприятия (Мюллера-Лайера), которая верна для большинства
европейцев; однако исследования неевропейских испытуемых показали, что
восприятие в значительной степени обусловлено условиями существования и
особенностями социализации; оказалось, что имеется достаточно тесная корреляция
между наиболее привычными элементами окружающего материального мира (к
которым относятся, например, здания, сооружения, предметы быта, планировка
территорий) и особенностями восприятия. Например, зулусы в Африке
живут в круглых домах, их идеалом в эстетике являются округлости — даже
там, где с точки зрения европейцев следовало бы предпочесть углы. Хижины,
загоны для скота, двери у них округлые, даже слово “квадратное” отсутствует
в языке. У них не проявляется иллюзия Мюллера-Лайера и аналогичные ей.
По-видимому, они без специальных усилий не в состоянии прийти к ряду технических
идей, появившихся в Европе и связанных с “прямоугольностью” (типа декартовых
координат). Поэтому для объяснения более чётко выраженного проявления иллюзии
Мюллера-Лайера у европейцев по сравнению с другими культурами (что впервые
обнаружено было у тасманийцев в начале XX века) была сформулирована гипотеза
об особенностях в восприятии представителей так называемой “прямоугольной
культуры,” к которой отнесены европейцы и некоторые другие. Эта гипотеза
проверялась в ряде экспериментов и получила определённое подтверждение.
(Такие же различия имеются и по отношению к другим иллюзиям например, вертикально-горизонтальной
и пр.)
Показательными являются эксперименты по бинокулярной диспаратности.
Предварительно готовятся наборы слайдов, на которых изображены предметы,
значимые по данным этнографов для данной культуры. С помощью стереопары
на один глаз испытуемого подаётся изображение-слайд, значимое для культуры
А, а на другой — значимое для культуры Б. Эти изображения демонстрируются
представителям культур А и Б — и хотя оба видят одновременно оба слайда,
опознаётся, как правило, только своё. Даже когда “чужое” изображемое подсвечивалось
более ярко, эффект сохранялся. Аналогичные эксперименты были проделаны
с помощью тахистоскопа: через раз демонстрировались слайды из разных культур
— с теми же результатами. Эти результаты явно связаны с полученными в опытах
Шерифа, Эша и Оллпорта по выявлению влияния группы на восприятие индивидуума;
(пример одного варианта методики: на белом экране на некотором расстоянии
друг от друга находятся орезки 18 и 22 см. и контрольный длиной 20 см.;
“подставная,” заранее инструктированная группа убеждает испытуемого, что
все отрезки равны по длине — и добивается успеха!)
Мною в 18 группах сензитивного тренинга была использована модификация
метода: заранее проинструктированная группа с успехом убеждала остальных,
что на двух совершенно разных фотографиях изображено одно и то же лицо:
Это означает, что уж если малая группа оказывает такое влияние на восприятие, то влияние большой должно обязательно как-то проявиться. Влияние среды демонстрируют и эксперименты Дж. Брунера: детям из семей с разным (полярным) достатком предлагалось сравнить размеры монеты и картонного кружка того же диаметра; дети из бедных семей преувеличивали диаметр монеты. Значительные различия в восприятии пространства у представителей разных культур было показано в экспериментах по определению “зависимости от поля” с использованием методики Уиткина у её модификаций: человек должен определить вертикальное положение стержня по отношению к произвольно расположенной рамке (вариант: испытуемый сам должен занять горизонтальное положение в специальном ящике, стенки которого разрисованы вопреки всем видимым состояниям пола и стен). Оказалось, что африканцы больше доверяют своим проприоцепторам, помогающим им ориентироваться, поэтому ложатся более горизонтально чем европейцы, у которых зависимость от поля выше и которые больше доверяют зрению. Без знания окружения мы часто не в состоянии опознать даже очень хорошо знакомый объект:
Зависимость от поля (ЗП) и независимость (НП) оказались тесно связанными
с групповым поведением личности, особенно в ситуации руководства-подчинения:
имеется высокая корреляция между ЗП и преобладающей ориентацией на принадлежность
группе (аффилиацию); и наоборот, наличие НП тесно связано с ориентацией
на задачу. Кроме того, ЗП связана с эффективностью лидерства — но лидерства
жёсткого, авторитарного типа (измеряемого в терминах “минимально оцениваемого
работника” по Фидлеру); обнаружена также связь ЗП с конформным поведением
в группе. Можно сделать вывод: люди, не привыкшие делать трёхмерные выводы
на основе двухмерного изображения (если их этому специально не обучали
— например, в школе европейского типа), слабее поддаются соответствующим
иллюзиям. Кроме того, наблюдаемые явления обусловлены “перцептивным
выводом”: представители разных культур различаются не перцептивными сигналами,
которые они способны воспринимать, а теми выводами, которые они бессознательно
делают на основе этих сигналов. Причины в том, что рисунок не является
буквальным воспроизведением оригинала, в нём даются “определённые признаки,
по которым … узнаеётся объект. Если такие признаки сведены к минимуму,
как в упрощённом или схематичном рисунке, то при отсутствии необходимого
опыта правильное восприятие может и не последовать.” Наоборот, при
предъявлении трёхмерного стимульного материала иллюзии не возникали вовсе.
Эти выводы подтверждаются многочисленными исследованиями по восприятию
направления, перспективы, а также времени в разных культурах и имеют прямое
отношение к проблемам управления и экономики: человек, воспринимающий мир
не так, как автор некоей технологии, порождённой в принципиально иной культуре,
априори не обязан пользоваться ею. Непонимание смысла двухмерного изображения
трёхмерного объекта (чертежа, плана, карты) делает в ряде случаев невозможным
выполнение элементарных производственных операций и даже приводит к крупным
авариям. Решающим фактором при усвоении трёхмерного восприятия картинок
является не общее знакомство с картинками, а специальное обучение условным
приёмам изображения. Даже фотография близкого родственника воспринимается
как нечто чуждое, непонятное и даже просто враждебное человеком, не имеющим
специальной подготовки. Собственно говоря, каждая культура и порождает
большое число разнообразных специальных условных приёмов, “меток,” образов,
стилей, знаков, позволяющих лишь намёком выразить некую общую идею —например,
японская или китайская живопись, театр или литература просто непонятными
непосвящённому. Пример различного восприятия перспективы:
§ 1.2. Для кого звонит колокол или нужны ли крестьянину часы
Для анализа социально-экономических процессов важно восприятие времени; проведено большое число экспериментов по изучению особенностей восприятия человеком длительности, одновременности, ориентировки в последовательности событий, ориентировании в прошлом и будущем. Они показали, что “умение распознавать различные признаки становления” — основа психологии времени — зависит от статуса человека в группе, от условий проведения эксперимента, от особенностей среды:“Психологическое время не является искажённым отражением объективного времени, а выступает собственным временим психических процессов, поскольку именно представленная в сознании (а не объективная) длительность воздействует на содержание памяти, социальной перцепции и других процессов, в частности, потребности в пище.”
Отсюда следует, что социокультурно сформированные (видимо в процессе
социализации) способы “представления в сознании” будут во многом определять
особенности отношения ко времени и его восприятие. Действительно, городские
жители воспринимают время точнее сельских, у ряда народов пуктуальность
вовсе не рассматривается как добродетель, и само понятие “пунктуальность”
зависит от социокультурных условий. В Европе после Ренессанса доминирует
идея линейного времени на бесконечной временной прямой, которая может быть
разделена на мелкие соизмеримые отрезки. Это тесно связано с появлением
понятий пунктуальность, хронометраж, отсюда же идёт применение календарного
планирования и предельных (плановых) сроков. В отличие от монохронии в
Европе, на Дальнем Востоке (Китай, Япония) устоялась идея полихронии, при
которой не существует абсолютного времени — оно замещается простой чередой
временных ассоциаций с конкретными событиями. Монохрония делает все события
увязанными в единый временной ряд, она как бы ранжирует их по степени важности,
первичности (и второстепенности, подчинённости). Событие однозначно описывается
“меткой” — указанием времени. При полихронии различные события предстают
как равноважные, рядоположные; событие уже не может быть описано своим
знаком (указанием часа и минуты), поскольку нет единого времени. Событие
и время выступают в нерасчленённой связи “хронотопа”: у каждого события
своё время. Поэтому для разных событийных рядов используются свои времена-календари,
с трудом переводимые один в другой. Так, ещё недавно на Руси у крестьян
был свой календарь земледельческих работ, который ежегодно приходилось
“настраивать” по Солнцу. В этом не было ничего удивительносго, человек
осознавал множественность природных ритмов, свою включёность в мир, который
с точки зрения человека не мог иметь одного преимущественного способа измерения
времени. Отсюда и восторг европейцев перед открытым Эйнштейном хронотопом,
вновь соединившим пространство, событие и время; и понятны попытки физиков
построить модели многомерного, то есть фактически, полихронного, времени.
Полихрония в отличие от монохронии приводит к тому, что переживается само
событие без расчленения его на временные этапы, поэтому в экономике выделяется
в первую очередь главная цель без промежуточных при жёстком контроле того,
что же именно сделано исполнителем, чему в немалой степени способствует
малый размер фирм. В свою очередь, стремление быть в курсе всех деталей
и событий, происходящих в фирме, не даёт руководителям возможности создавать
крупные фирмы. В Европе монохрония проявилась в стремлении руководителей
хронометрировать трудовые и управленческие операции, на основе выявления
того, когда сделана определённая операция, появился оперативный учёт, усилились
разделение труда и стандартизация: время как бы само по себе стало определять
поведение человека, регулируя даже биоритмы (сон, еду).
Разное восприятие времени приводит к разному отношению к нему в системах
управления. Например, опоздание выполнения работы в Европе рассматривается
как нарушение и даже как оскорбление; в других регионах это может рассматриваться
как норма (аналогично, отсрочка с ответом на послание может быть расценена
в Европе как признак невнимания к автору, в то время как во многих странах
это почитается как признак уважения и почёта). Цикличность времени вызвана
в ряде случаев сезонностью основных сельскохозяйственных работ и цикличностью
природных ритмов, поэтому для человека, привыкшего к такой организации
труда, хронометраж неприемлем, так как человек перестаёт ощущать себя субъектом,
вынужден подчиняться часам, что приводит к появлению негативного отношения
к труду и абсентиизму.
Из-за различного восприятия времени значительно разнятся и категории
будущее, прогресс и пр. — место популярых в Европе “прогресса” и “эволюции”
занимает на Дальнем Востоке идея цикличности. При этом главное — степень
влияния человека на будущее: если в Европе утвердилась идея возможности
активного воздействия человека на своё собственное и социальное будущее,
то там будущее рассматривается как результат действия каких-то стихийных,
внечеловеческих сил (что затрудняет долгосрочное планирование и прогнозирование).
Идеи предопределённости будущего имеются и в других местах (у мусульман
— фатализм, кисмет, упование на случай, предопределённостиь событий в этом
мире; в Латинской Америке любимое словечко “маньяна” — maсana, “[оставим
на] завтра, сегодня можно с этим не спешить, может быть завтра этим и вовсе
не придётся заниматься.” ) Всё это заведомо делает невозможным и ненужным
какое бы то ни было прогнозирование будущего, интуиция замещает расчёт
в экономике, предварительное планирование становится необязательным и необъективным,
экономические категории неразвиты или просто игнорируются. Вместо логичного
плана получается несвязный набор средств, специфичных в данной ситуации,
статистический анализ подменяется здравым смыслом и интуицией.
В отличие от Европы на Дальнем Востоке вместо причинности используется
понятие “подобия” и отклика “подобного на подобное” (ТУН).
Социокультурные факторы сказываются и на восприятии пространства. Они
видны в дистантности в общении (в том, насколько собеседники находятся
близко друг от друга), в размерах служебных и рабочих помещений (например,
в арабских странах размер и расположение кабинета сотрудника никак не связан
с его положением и рангом).
§ 1.3. Все ли должны знать, что дважды два — четыре?
В исследованиях А.Р.Лурия и его сотрудников, проведённом среди представителей коренных национальностей Средней Азии ещё в 20-е годы, а также в ряде другий работ было показано, что в мышлении людей вне Европы имеется ряд принципиальных отличий от европейцев, и что “абсолютные” законы мышления и логики не более чем европейская особенность.Примеры задач: “Отсюда до Вуадиля три часа ходьбы, до Мазара — один час, во сколько раз до Вуадиля дальше?” [условие задачи неточно соответствует действительности.]
Ответы: “Конечно, Вуадиль горазно дальше… Мазар близко… Пешком до Вуадиля 3 часа идти? Нет, за 3 часа не дойдёшь…” [отказ принять условие]
“Ну, а если бы до Мазара путь был бы 6 часов, а до Вуадиля 1 час, тогда кто пришёл раньше?” [полностью неверные условия]
Ответ: “Не может человек дойти раньше до Вуадиля! Он дальше!”
Подсказка: “Мы знаем, что это неверно, это просто учитель дал такую задачу, чтобы проверить, как считают его ученики. Как сосчитать и ответить на неё?”
“Как же я могу вам сказать?! Так далеко быть не может! Я же знаю, что далёкое — далеко, а близкое — близко.”В другой задаче предлагалось выбрать из четырёх рисунков лишний (“молоток — пила — полено — лопата”): “Полено тоже подходит к этим вещам. Мы делаем из дерева разные вещи — двери, ручки инструментов.” [в беседе выяснилось, что дерево они тоже готовы назвать орудием]
Следующая задача — решение силлогизмов: “Хлопок может расти только там, где жарко и сухо. В Англии холодно и сыро. Может ли там расти хлопок?”
Ответы: “Я не знаю… Я был только в Кашгаре… Если земля хорошая, хлопок будет там расти, но если там сыро и земля плохая, он расти не будет. Если там похоже на Кашгар, то там тоже будет расти… Знаешь, мы — мусульмане, мы кашгарцы. Мы нигде не бываем и не знаем, жарко там или холодно.”
Решая другой силлогизм, испытуемые проявляли то же неумени пользоваться
психологическими орудиями, имеющимися у человека, обучавшегося по программе
современной европейской школы — абстрагирование, перевод в условный план,
решение задачи в символах, отказ от аппеляции к наглядному опыту:
Вопрос: “На Дальнем Севере, где снег, все медведи белые. Новая Земля — на Дальнем Севере. Какого цвета там медведи?”
“Медведи бывают разные… Я не знаю. Я видел чёрного медведя. Других я никогда не видел… Мы всегда говором только о том, что видим. Мы не говорим о то, чего мы не видели.”
“Но на какую мысль новодят мои слова?”
“На твои слова может ответить только кто-то, кто там был, а если человек там не был, он ничего не может сказать на твои слова…”
Повторение экспериментов Пиаже по изучению принципов сохранения
вне Европы показало, что там вряд ли могли сформироваться независимо многие
понятия, без которых немыслима современная наука. (Это отнюдь не
означает, что они обречены на техническую или экономическую отсталость
и научный застой: в каждом регионе были сформированы свои собственные научные
представления и сделаны технические открытия, не уступяющие европейским.
Пример: индийская логика навья-ньяя, несводимая к аристотелевой силлогистике,
отражает особености мышления Индии. ) В экспериментах П. Гринфилд с детьми
племени уолоф (Сенегал) предлагалсь задача (та же, которую предлагал Пиаже
в Европе): имеется три стакана, А и Б одинаковые, а В — существенно выше
и уже. В стакан А налита вода, ребёнок сам наливает в Б столько же воды,
сколько уже в А; затем экспериментатор переливает в В всю воду из А; столбик
воды там, естественно, выше, так стакан очень узкий. Вопрос: “Одинаково
ли количество воды в Б и В?” Опрашивались дети трёх разных групп: сельские
дети, не посещавшие школу; сельские дети, посещавшие школу; городские школьники.
Большинство детей первой группы отвечали: “Нет, так как вы (экспериментатор)
перелили её.” [типично магическое мышление ] Старшие дети, посещавшие школу
и “горожане” обычно отвечали правильно: воды поровну.
Мышление и его результат определяются не только якобы неизменными логическими
законами, а, например, тем какое место в социальной группе занимает рассуждающий
(поэтому аргумент старейшины или другого значительного лица может оказаться
более весомым чем очевидный вывод; или же он может определяться его опытом:
“Я не ездил никуда, поэтому ничего не заню…”) Могут быть и иные социальные
условия, так же независящие от условий задачи (например, в племени кпелле
в споре побеждает тот, за кем осталось последнее слово. ) Особенности мышления
зависят от условий жизни и прктического опыта; отсутствие у уолоф манипулятивных
навыков ведёт к нерасчленению Социума и мира; у других племён (тив, Нигерия)
пересыпание камешков или песка — постоянная практика у детей, поэтому принципы
сохранения понимают почти все. Но и отсутствие каких-то мыслительных
навыков, проявленное при решении экспериментальных задач, не означает,
что в более конкретной задаче они не будут продемонстрированы (так, в одном
исследовании в Африке испытуемые не могли продолжить ряд колышков: двя
синих, двя красных, два синих, два красных и т. д. Однако выйдя на улицу,
экспериментатор увидел, как один из испытуемых сажал аллею деревьев: два
деревца одной породы, затем два другой, потом опять два деревца первой
и т. д. То же было показано в экспериментах Лурия: не умея решать
абстрактно-логические задачи, многие испытуемые благополучно решали более
конкретные, если в качестве материала брались пуговицы или мотки шерсти.)
Всё это показывает, что перцептивные и когнитивные механизмы и приёмы
являются не чем-то изначально данным человеку (и обладание чем делает его
якобы выше), напротив, все они — логика, абстрактное мышление, музыкальные
слух, восприминающий “темперированный клавир” — являются лишь специфическим
социокультурным изобретением; и как и любое изобретение они могут использоваться
в другой группе (например, хронометраж, часы, план), а могут и не использоваться,
если не находят применения (более того, изобретатели новшества не имеют
никакой монополии на изобретение: ознакомившись с ним другие могут оказаться
более успешными — так русские балерины успешно танцуют во французском балете,
а индусы стали прекрасными программистами…) Полученные выводы вряд ли будут
удивительными, если рассматривать идею Л. С. Выготского о появлении и совершенствовании
в процессе антропогенеза вместе с материальными орудиями и психологических
не просто как метафору: не удивляет же нас наличие орудий труда в разных
регионах, выполняющих одну и ту же функцию, но имеющих совершенно разный
внешний вид и устройство. Столь же изменчивы и психологические орудия;
к ним Выготский отнёс язык, различные формы нумерации и счисления, мнемотехнические
приспособления, алгебраические символы, произведения искусства, письмо,
схемы, диаграммы, карты, чертежи, условные знаки и пр.: “психологические
орудия — искусственные образовния, по своей природе они суть социальные,
а не органические или индивидуальные приспособления.”
§1.4 Красный для одного может означать жёлтый для другого
В связи с мышлением сразу же возникает вопрос о языке: мыслим ли мы словами или лишь выражаем свои мысли на конкретном языке? Можно ли понять человека другого народа? В Европе преобладает рационализм: всё должно быть разложено по полочкам, проанализировано и использовано в виде конечного продукта на практике. “Восточное” мышление устроено по-другому:“Люди с Запада упорно считают, что нижно жить и мыслить, опираясь на знание истории, или “исторически.” Однако же у нас, кто признаёт значимость индуистского подхода к действительности, предпочитает жить на основе мифов. Мы считаем, что мифическая основа жизни правомерна в такой же степени, как и историческая. Более того, разве представители стран Запада не стремятся также к постижению смысла мифов и символов? Вероятно, западные общества именно потому столь восприимчивы к идеологическому и символическому манипулированию — т. е. к разного рода “причудам,” что их деятельность совершенно свободна от влияние мифов.”
Видимо, без мифа как средства иррациональной передачи социальной
информации не обойтись — а для этого (при переводе) его надо знать. Можно
привести многочисленные примеры несовпадения понятий, ктагорий, различия
в образах, метафорах; например, в Индии женскую походку сравнивают со слоновьей
как образцом грации, в Сербии жалобный вопль девушки сравнивают с шипением
гадюки; в Латвии девушку невозможно сравнить с берёзкой, поскольку та там
— мужского рода (ср. ошибку Лермонтова: сосна и пальма обе женского рода
в русском, но разного рода в немецком — поэтому исчезает смысл в его известном
стихотворении…) Волк ассоциируется с чем-то плохим в России, но с чем-то
хорошим у тюрок; а блондин с голубыми глазами для них непривлекателен (тюркам
было невозможно объяснить колокольный звон, они не знали о существовании
русалок или домовых; для них пьеса Гроза — вполне логична, так как Катерина
наказана справедливо…) Пример перевода на чукотский: “У берега, очертания
которого похожи на изгиб лука, стоит зелёное дерево, из которого делают
копылья для нарт. На этом дереве висит цепь [которая в чукотском языке
всегда ассоциируется с привязанными собаками!] из денежного металла, из
того самого, из которого два зуба у нашего директора школы. И днём и ночью
вокруг этого дерева ходит животное, похожее на собаку, но помельче и очень
ловкое. Это животное говорящее.” [перевод пушкинского Лукоморья]
Сэпир выдвинул гипотезу, что мы не просто выражаем свои мысли языковыми
средствами, но и организуем своё мышление во многом (он даже полагал, что
полностью) в зависимости от языка. Это ведёт по его мнению к сбору информации
с помощью конкретных языковых средств, специфичных для данного региона.
Например, в эскимосском языке имеется больше слов, описывающих качество
и цвет снега, чем в английском, что подтверждает версию Уорфа этой гипотезы:
“Носителям одних языков легче говорить и думать об определённых вещах потому,
что сам язык облегчает им эту задачу.” Отсутствие в английском различия
между ТЫ и ВЫ (в отличие от русского или немецкого) уменьшает необходимость
постоянно думать о соответствии социальных статусов говорящих. Многочисленные
исследования показывают, что нет “примитивных” языков (или недоразвитых
народов): языковые средства используются не вообще, а для конкретных целей
— и для них же изобретаются.
С языком тесно связана письменность; ещё в 20-е годы XX века было обнаружено
(работы Цветковой и Лурия), что иероглифы воспринимаются японцами не так,
как буквы европейцами: центр письма у европейца-правши локализован в левом
полушарии (отвечающем за рассудочность и рациональность). Японец же воспринимает
иероглиф не как знак, а как целый образ. Недаром написание его требует
значительных эмоциональных усилий, соответствующего настроя и больше похоже
на искусство. В исследовании Хатта 15 студентам и 15 студенткам (все
правши) тахистоскопически предъявлялись по одному иероглифы и их слоговое
написание на КАНА (японская слоговая азбука). Иероглифы опознавались точнее
в левом зрительном поле, а кана — в правом. Во второй серии экспериментов
так же предъявлялись целые слова, написанные только иероглифами, и слова,
для написания которых были использованы иероглифы и кана. Результаты показывают,
что иероглифы имеют свойства, отличающие их от других форм представления
вербального материала. Кроме того, по-видимому имеются социокультурные
отличия между японцами и европейцами в системах обработки информации в
полушариях мозга.
Таким образом очевидно, что это отличия имеют значительные исторические
и культурные корни; ведь дело в том, что первая письменность везде была
пиктографической. Значит переход к алфавиту мог сопровождаться значительными
психологическими сдвигами (возможно, тогда-то и произошло разделение полушарий
— ещё во времена шумеров). Но главное, индоевропейцы своей иероглифики
вроде бы не имели и в большинстве заимствовали сразу алфавит — поэтому
у них мог возникнуть акцент на левополушарном абстрактном мышлении взамен
образного.
